Жонглёр Богоматери
Притча от Анатоля Франса
Во времена короля Людовика жил во Франции бедный жонглёр; был он родом из Компьена, и звали его Барнабе; он переходил из города в город, показывая фокусы, требовавшие силы и ловкости.
В дни ярмарок Барнабе расстилал на людных площадях ветхий, истрёпанный коврик и зазывал детей и зевак забавными прибаутками, — он перенял их у одного старого жонглёра и ничего в них не изменил. Затем, приняв самую неестественную позу, он заставлял оловянную тарелку балансировать на своём носу.
Первое время толпа смотрела на него равнодушно.
Но когда, держась на руках вниз головой, он бросал в воздух и ловил ногами шесть медных шаров, блестевших на солнце, или, изогнувшись так, что затылок его касался пяток, придавал своему телу форму колеса и жонглировал в этом положении двенадцатью ножами, гул одобрения поднимался в толпе зрителей, и монеты градом сыпались на ковёр.
Однако, как и большинство людей, живущих своим талантом, Барнабе из Компьена еле сводил концы с концами.
Добывая хлеб свой в поте лица своего, он терпел куда больше лишений, нежели положено терпеть человеку за грехи прародителя нашего Адама.
К тому же он не имел возможности трудиться столько, сколько ему хотелось. Чтобы выказывать своё замечательное умение, он нуждался в лучах солнца и свете дня подобно тому, как нуждаются в этом деревья, дабы цвести и плодоносить. Зимою же он походил на дерево, лишённое листвы и как бы засохшее. Мёрзлая земля была сурова к жонглёру. И, словно стрекоза, о которой рассказывает Мария Французская (поэтесса, автор сборника басен), он с наступлением ненастья страдал от холода и голода. Но в простоте душевной он все невзгоды сносил терпеливо.
Никогда не задумывался Барнабе ни над происхождением богатства, ни над неравенством в положении людей. Он твёрдо верил в то, что если здешний мир плох, то иной мир непременно должен быть хорошим, и надежда эта поддерживала его. Он не подражал тем богохульникам и безбожникам, которые продали душу дьяволу. Никогда не поносил он имя божье; он жил честно и, хотя своей жены у него не было, не желал жены ближнего своего, ибо женщина — враг мужей сильных, что доказывается историей Самсона, которая приведена в Писании.
По правде говоря, он не был подвержен плотским вожделениям, и ему труднее было отказаться от стаканчика вина, чем от общения с женщиной, — будучи от природы воздержанным, он всё же не прочь был в жаркую погоду промочить горло. Словом, то был человек добродетельный, богобоязненный и глубоко чтивший пресвятую Деву.
Входя в церковь, он никогда не упускал случая преклонить колена перед изображением богоматери и помолиться ей:
«Царица небесная, не оставь меня своей милостью, пока господу богу угодно, чтобы я жил на земле, а когда я умру, ниспошли мне райское блаженство».
Однажды вечером, после дождливого дня, когда Барнабе, печальный и согбенный, неся под мышкой свои шары и ножи, завёрнутые в ветхий коврик, брёл в поисках какого-нибудь овина, где бы можно было, не ужиная, устроиться на ночлег, он заметил на дороге шедшего в том же направлении монаха и почтительно поклонился ему. И так как они пошли дальше вместе, то между ними завязалась беседа.
— Скажи, добрый человек: отчего ты одет с ног до головы в зелёное? — спросил монах. — Верно, тебе предстоит исполнить роль одержимого в какой-нибудь мистерии?
— Вовсе нет, отец мой, — отвечал Барнабе. — Просто-напросто я жонглёр, а зовут меня Барнабе. И если бы мне удавалось каждый день есть досыта, я бы сказал, что лучше всего быть жонглёром.
— Ты заблуждаешься, друг Барнабе, — возразил монах. — Лучше всего быть монахом. Монахи славословят Господа, пречистую Деву и всех святых, жизнь инока — это неумолчная хвала богу.
— Отец мой, я сознаюсь в своём невежестве, — сказал Барнабе. — Моё звание не может сравниться с вашим, и хотя не так-то просто танцевать, удерживая на кончике носа палку, на которой балансирует монета, но всё это меркнет пред вашими деяниями. Мне бы так хотелось подобно вам, отец мой, неустанно молиться, паче же всего — прославлять пресвятую Деву, которую я особенно чту! Я охотно отказался бы от искусства, благодаря которому приобрёл известность более чем в шестистах городах и селениях, от Суасона до Бове, и пошёл бы в монахи.
Простодушие жонглёра тронуло чернеца, а так как он был довольно прозорлив, то угадал в Барнабе одного из тех людей доброй воли, о которых господь бог сказал: «Да пребудет с ними мир на земле!», и обратился к нему с такими словами:
— Друг Барнабе, пойдём со мной, я — настоятель одного из монастырей, и я приму тебя в свою обитель. Тот, кто указывал Марии Египетской дорогу в пустыне, поставил меня на твоём пути, дабы направить тебя на стезю спасения.
Так Барнабе стал монахом. В монастыре, куда он был принят, иноки особенно ревностно поклонялись пресвятой Деве; каждый употреблял ей во славу всё знание и умение, которое даровал ему господь.
Сам настоятель сочинял книги, в которых возвеличивал по всем правилам схоластической науки добродетели божьей матери.
Брат Маврикий искусной рукой переписывал эти трактаты на пергаменте.
Брат Александр украшал их изящными миниатюрами. На них изображалась царица небесная, сидящая на троне Соломоновом, у подножья которого бодрствовали четыре льва; вокруг её осиянной главы летали семь голубей, олицетворявших семь даров святого духа: страх божий, благочестие, знание, силу, просветление, разум и мудрость. Её окружали шесть златокудрых дев: Смирение, Благоразумие, Уединение, Благоговение, Девственность и Послушание.
У ног её были изображены в молитвенных позах две обнажённые фигурки удивительной белизны. То были души, чаявшие её всемогущего заступления, молившие, и, разумеется, не вотще, спасти их.
На другой странице брат Александр для сравнения с Марией изображал Еву, дабы одновременно можно было лицезреть грех и его искупление, униженную женщину и деву в молитвенном экстазе. На страницах той же книги можно было полюбоваться Источником живой воды, Родником, Лилией, Луной, Солнцем, Запертым вертоградом, о котором говорится в Песне Песней, Небесными вратами, Градом божьим, и всё это были изображения пречистой Девы.
Брат Марбод тоже был одним из самых нежных детей Марии.
Он без устали высекал на камне её изображения, поэтому борода, брови и волосы у него были белы от пыли, а воспалённые глаза постоянно слезились. Уже достигнув почтенного возраста, он всё ещё был полон сил и бодрости, — видимо, царица небесная покоила старость своего чада. Марбод изображал её сидящей на престоле, вокруг её чела сиял расшитый жемчугом венчик. Марбод заботливо прикрывал складками платья ноги той, о которой пророк сказал: «Словно запертый вертоград, возлюбленная моя».
Иногда он придавал ей облик прелестного ребёнка; казалось, она говорила: «Господи, воистину ты бог мой!» — Dixi de ventre matris meæ: Deus meus es tu. (От чрева матери моей ты бог мой (лат.), Псалом XXI, 11)
Были в монастыре и поэты, которые сочиняли на латинском языке изречения и гимны во славу присноблаженной девы Марии, а некий пикардиец перекладывал рассказы о чудесах богородицы на язык простонародья и воспевал их в стихах.
Наблюдая подобное соревнование в восхвалении пресвятой Девы и такое множество славных деяний, Барнабе ужасался своему невежеству и простоте.
— Увы! — говорил он сам с собой, гуляя в небольшом, лишённом тени монастырском садике. — Как я несчастен! Я не могу подобно братьям достойно прославить пресвятую Богородицу, а между тем я люблю её всем сердцем. Увы! Увы! Я человек простой, неискушённый, нет у меня для служения тебе, владычица, ни назидательных проповедей, ни трактатов, составленных по всем правилам, ни красивых картин, ни искусно высеченных статуй, ни разделённых на стопы складных стихов! Увы, нет у меня ничего!
Так он стенал и печалился. Однажды вечером монахи гуляли и беседовали меж собой, и тут он услышал о некоем иноке, который знал лишь одну молитву: «Богородица, дево, радуйся!» Все презирали его за невежество. Но после смерти инока из уст его выросло пять роз по числу букв, составляющих имя Марии, и таким образом была возвещена святость усопшего.
Выслушав этот рассказ, Барнабе ещё раз подивился доброте пречистой Девы. Но блаженная кончина инока не утешила его, ибо сердце Барнабе было преисполнено рвения, и он жаждал потрудиться по славу Царицы небесной.
Барнабе всё искал для этого возможность, но не находил, и день ото дня всё более и более сокрушался, как вдруг однажды утром он пробудился с радостным чувством, поспешил в часовню и оставался там в одиночестве долее часа. После обеда он опять пошёл туда.
С тех пор он ежедневно отправлялся в часовню, когда там никого не было, и пребывал в ней большую часть времени, которое другие монахи посвящали вольным искусствам и ремёслам. Больше он уже не грустил и не сетовал.
Столь странное поведение возбудило любопытство монахов. Братия недоумевала, почему Барнабе так часто уединяется.
Настоятель, чей долг состоит в том, чтобы всё знать о своих монахах, решил последить за Барнабе во время его отлучек. И вот однажды, когда тот заперся по своему обыкновению в часовне, настоятель с двумя старцами направился туда и стал смотреть в дверную щель, что происходит внутри.
У алтаря святой девы Барнабе, держась на руках, вниз головой, подняв ноги кверху, жонглировал шестью медными шарами и двенадцатью ножами. В честь божьей матери он проделывал фокусы, за которые его когда-то особенно хвалили. Не поняв, что этот бесхитростный человек отдаёт пресвятой Деве всё своё искусство и умение, старцы сочли это кощунством. Настоятель знал, что Барнабе чист душою, но он решил, что у бывшего жонглёра помутился разум. Все трое хотели было вывести его из часовни, как вдруг увидели, что пресвятая Дева сошла с амвона и вытирает полою своей голубой одежды пот, струящийся со лба жонглёра.
Тогда, распростершись на каменных плитах, настоятель возгласил:
— Блаженны чистые сердцем, ибо они бога узрят!
— Аминь! — целуя землю, ответили старцы.